Читать книгу "Девочка Аля  - Алеся Ранимая"

– Как учёба? На отлично? Молодец! Где ты будешь стоять? В почётном карауле? Может, ты ещё в комсомольцы запишешься? Ты бы лучше спортом занялся, а ну выровняйся, у тебя скоро сиськи вырастут! Я в твоём возрасте самбо занимался, а ты председатель какой-то дружины. Мила, может, на плавание его запиши, что ли?

* * *

Ян, как потом выяснилось, учился плохо, читал мало, ни Белый Клык, ни Томек его не интересовали, дружинами он не руководил и вообще был полным разочарованием, так как всё, чего он желал, – это вернуться на Сахалин к маме, которая обнимала, целовала, любила и не хлопала по плечам.

– Почему вы не сказали мне, что он жил здесь несколько месяцев, даже в школу ходил?

– Тебе было одиннадцать лет, мы решили, что так будет лучше.

* * *

– А когда было страшнее, чем на операционном столе?

– Когда товарища своего, водителя тягача, окровавленного пёр ночью по тайге в часть и волки выли. Один тащил его, потому что капитан наш бухал с бабами и даже выйти на мороз отказался. Фельдшер тогда сказала мне: или в часть, в госпиталь, или помрёт. Затянула ему ноги, и я пошёл.

– А почему на тягаче не поехал?

– Так мы не успели масло залить, мотор заклинило! Я назад к бочке сдавал и наехал ему на ноги. Водить-то я нихуя не умел.

– И что было?

– Ничего не было, замяли всё. А товарища домой отправили. Нас в той деревне даже близко быть не должно было.

* * *

Мама любила смотреть передачу «Жди меня».

– Я знаю, чего ты эту передачу так любишь, – говорил пьяненький отец и смеялся, – ты всё ждёшь, что меня искать кто-то будет, да?

«А чего нам ждать-то?» – подумал я и открыл сайт передачи. Данилевский Евгений Аркадьевич. Найти.

«Ищу отца. Знаю, жил он в Москве, учился в Харькове. Снимался в кино, не актёром, а тем, кто прыгает. Маму очень любил, но семья его была против. Но они всё равно друг друга любили, и он даже жил у нас в Южном в год два раза. Знаю, тётки у меня есть, и бабушка, и братишка есть, на пару лет старшей миня, знает або мне. Может, я им и ни нужный, но очень хочу найти и отца, и братишку, потому что это правильно. Всю жизнь их ждать буду. Ян Данилевский. Сахалин».

Мама осела за моей спиной.

* * *

– Ты такие вопросы задаёшь, вот ты думаешь, это легко рассказать? Баек много, а самого страшного – так это даже вспоминать неохота. Уйди. Выключи камеру. Уйди, я сказал, я в туалет хочу.

Я отвернулся, он никогда не просил помощи, просил сбросить его с высокой крыши.

Как-то отец притащил нам в дом картину. На большом, как мне тогда казалось, с мой рост, куске фанеры на чёрном масляном фоне был изображён белобородый старик. У старика большие мозолистые руки, как сейчас у отца, одет он в белую рубаху, ноги босые. В руках у старика ружьё, искривлённый крюком ствол которого прочно запутался в огромной металлической раме – сродни головоломке – железный куб в кубе, и во всём этом чёрный ствол. Даже мне, ребёнку, было ясно, что старик очень хочет застрелиться, потому что прокормить себя он уже не в силах. Да и незачем – черно вокруг, пусто. «Безысходность» – так называл отец эту картину.

– Да была, я её выменял на две бутылки чернил у сына художника Глущенко на студии «Довженка» в Киеве. Но это работа не самого Глущенка, а сына. Он на фанере рисовал. Пьянствовали вместе. Забыл, как его звать.

– А почему эту? Другую не дал?

– Нет, эту, понравилась она мне очень.

* * *

Брат сам нашёл меня на «Одноклассниках», и мы переписывались несколько месяцев. Ни отцу, ни матери я об этом не говорил. Брат отличался от нас – к кино влечения не испытывал, вёл хозяйство, рано женился и ожидал появления дочери. Как-то он пропал на пару дней, а потом прислал короткое письмо, получив которое, я сел в машину и очнулся только у дома родителей. Сунул отцу в руки номер телефона, извинился перед матерью и попросил сделать над собою усилие и появиться в жизни Яна. Сегодня. Сейчас.

«Привет, братишка. Моя жена погибла по дороге на работу. Гололёд, вылетела на встречку, и машину занесло под КамАЗ. Говорят, они умерли сразу. Сегодня похоронили».

* * *

– Вот ты притащил сюда Яна этого. На работу устроил. Я его не растил, видел всего два раза.

– Он жил у тебя полгода.

– Я на съёмках всё время был, Татьяна с ним нянчилась, а он ей такое устраивал, это даже стыдно вспомнить, зверь, а не ребёнок. И учился он плохо.

– У него дислексия.

– Не знаю, как тебе объяснить. Не чувствую я к нему ничего.

– А ко мне?

* * *

Я выхожу из его палаты и натыкаюсь на Яна. Мне неловко.

– Ты слышал?

– Да, не бери в голову. Я тоже не знаю, что именно к нему чувствую.

Нас прерывает телефонный звонок.

– Серый, вы там скоро? Ты, блядь, давай тащи сюда своё величество! Я тебе такой трюк покажу – обосрёшься, и Янчик обосрётся. Мы тут уже все перефоткались!

– А что там?

– Да пацанчик новый сегодня прибыл, из Ялты, говорит. Так вот, он твоя точная, блядь, копия, чтоб я сдох, я ему «Серый-Серый», а потом смотрю, блядь, помолодел Серый лет на 20, я, блядь, думаю: чо за хер? Ты, это, брательника своего спроси, нет, лучше батю – он на ялтинской году в девяностом… чё? Говорят, он девяносто третьего, вот, чё там в девяносто третьем на ялтинской было-то?

Голос администратора трюковой группы эхом разносится по больничному коридору. И я точно знаю, что чувствую к своему отцу: лёгкое, блядь, недоумение, блядь.

РАБИНОВИЧ

Гостил у меня как-то свёкор. Погостил, значит, дней десять и домой полетел. А самолёт возьми и рухни. Свекровь, правда, долго не горевала, даже наоборот, утверждала, что жизнь её муж прожил пустую, а умер героем. За пенсию благодарила, за пособие от государства, за выплаты страховые тоже. Жизнь её сильно улучшилась после трагедии. Я тоже не убивалась и вины за собой никакой не чувствовала, пока как-то не появился он у меня на кухне. Захожу, а он сидит такой тихий, руки на коленях держит, в общем, как живой. Думаю, Господи, может, он выжил? Но точно помню, как дверь на засов закрывала, так что выжить он, может, и выжил, но просочиться ко мне без стука – дело нелёгкое. «Ну, – говорю ему, – это что такое?» А он только плечами пожимает. Покурить вышел по привычке, но почти сразу вернулся, не срослось у него там что-то с куревом. «Почему ко мне? Почему не к жене своей? – спрашиваю. – И как там, есть ли Бог, и вообще?» Он, как и всегда, глядя куда-то в сторону, промямлил, мол, ничего не видел, сидел в самолёте и вдруг тут оказался, но то, что он мёртвый, понимает, дымить, вона, не может – что курит, что радио слушает. «Может, я должен переселиться в одного из внуков?» – сказал и даже привстал в покорной готовности. Я остановила его: «Даже не думайте! Они, в отличие от вас, должны прожить интересную жизнь!». Сказала и вышла. На следующий вечер он был на своём месте.